Это – чертовски странное место. Не думаю, что я поверил бы кому-то, кто сказала бы, что я приду сюда добровольно. Но я прихожу сюда, практически каждую пятницу, после работы, а иногда еще и по средам, и еще всякий раз, когда у меня на руках умирает чья-то совесть. Да, именно. Такая маленькая розовая феечка-пикси, совсем как в диснеевском Пинокио. Найти дорогу, когда ты не знаешь где оно – невозможно. Бурая дверь, вход со двора. Ни вывески, ни надписи. Я сам – наткнулся случайно, когда искал один магазин, о котором тоже не знал.

Он совсем небольшой. Смесь драгстора с хозяйственным и бакалеей. За прилавком, сколько раз я там не был – тощий рыжий подросток, а швейцарской военной форме. Там можно купить кучу всякой ерунды: макароны, лекарства, даже средневековый рыцарский шлем и железный крест, с не спиленной свастикой. Но продавец говорил как-то, что всякий, кто к нему приходил – покупал только веревку и мыло. Не знаю, может быть, он соврал, но в тот раз, я выпил с ним рябиновый чай с мятным мороженным. А в другой – я снова ошибся дверью, и попал сюда.

Теперь я знаю, что это место похоже на рай. Хотя, тут и нету ангелов с лирами, если только не считать тощего парня с кларнетом, и изредка приходящей сюда китаянки, играющей на фортепьяно.  Не знаю как назвать это все. Бар – не бар? Здесь нет столиков, только ковер, и кучи подушек. Поэтому, на входе – полагается разуваться. Но все же, тут есть барная стойка, из темного дуба.  За стойкой, бессменно - непонятного возраста, то ли еврей, то ли араб, не знаю. Может испанец, армянин или вообще какой-то француз. Я плохо знаю антропологию.

И вот ты входишь туда, изумленно подняв бровь, разуваешься, проходишь, садишься на груду подушек. Официантке – блондинке с большими глазами, в тонком сиреневом платье – традиционно плевать на тебя. Кругом – какие-то люди-уроды. Ты весь такой злой, и грозный – идешь к барной стойке, а эта хачовская морда, не выслушав тебя, протягивает на сером блюдце, крохотную розовую таблетку, говоря только: «Положи под язык».

Ты по-прежнему возмущен, но все же, кладешь как он сказал. Сначала – ничего вроде не происходит. Ты слегка потерян, и идешь обратно к подушкам. Садишься. Смотришь на кого-то, сидящего неподалеку, и в этот самый момент – понимаешь. Ты смотришь на него, и видишь: как он прекрасен. Он честный и добрый, наверное, в глубине души, мудрый и честный. Немного ранимый, чуть-чуть недолюбленный. Словом ты смотришь в него, и видишь себя. И таких тут – добрых пара десятков. Ты вдруг понимаешь, что ты не один. И тебе, вдруг, совершенно плевать, на свою депрессию, на дефицит одиночества. Ты сидишь, и кому-то травишь, как байку с рыбалки, что-то свое, сокровенное, тайное, что-то такое, в чем даже себе не решался признаться. А он, или возможно, она… короче твой собеседник, сидит – и говорит тебе что-то в ответ. Отвечает тебе, рассказывает свои темные секреты, и ты ему отвечаешь, сам не зная – насколько впопад, потому что на деле ты не понимаешь: что он несет? Но ведь это – неважно. Важно, что это твой брат, ну или сестра, и ближе у тебя нет никого, важно то, что теперь ты не одинок. А страшные тайны – это просто страшные тайны. Кто-то, кого-то убил, кто-то – трус, кто-то просто гомосексуалист, а кто-то еврей. Это все – на самом деле не важно…

Теперь вы сидите в обнимку и плачете, продолжая что-то друг другу сквозь слезы втирать. Со слезами выходят и страх, и злоба, и боль. Только ты, твой братюня, кларнет в дальнем углу, тишина и покой. А потом, волшебство куда-то уходит. Вампиры сгорают на солнце, тролль – превращается в камень, феи – прячутся внутрь холмов. Ты встаешь, и немного смущаясь, уходишь в тусклый осенний рассвет. Ты снова придешь сюда, снова и снова. Так же, как прихожу я. Возможно, как-нибудь ты заглянешь к подростку в военной форме, чтобы выпить с ним рябинового чаю с мятным мороженным. Может быть, даже купишь себе у него фашистскую каску.